Наш собеседник поступил в ПСТГУ уже будучи архиереем. После окончания Университета, уже в сане архиепископа, владыка Игнатий сначала был назначен на Хабаровскую кафедру, возглавив чуть позже новообразованную Приамурскую митрополию, а летом 2016 года отправился на другой берег Тихого океана, став митрополитом Аргентинским и Южноамериканским.

Владыка, я понимаю, что этот вопрос Вам очень часто задают, но все-таки: Вы выпускник технического факультета, и к вере Вы пришли в «сознательном» возрасте…

Во взрослом.

У светских людей до сих пор бытует мнение, что естественные науки, особенно такие как физика и вера в Бога, в частности христианская вера, — вещи совершенно несовместные. Расскажите, пожалуйста, как Вы, будучи выпускником технического вуза, пришли в Церковь.

Говорить о том, что наука опровергает существование Бога, это не что иное, как идеологический штамп или идеологический заказ. Это миф.

На самом деле наука, если это действительно наука, внерелигиозна. Она не антирелигиозна, но внерелигиозна.

Это означает, что предметы, которыми наука занимается, к религии не имеют, вообще говоря, прямого отношения. Физика изучает законы, которые лежат в основе мироздания, они постоянны и неизменны. Это основы природы. Можно задумываться — эти основания сами собой создались или их кто-то создал? Если возникает такой вопрос — это уже вопрос философии или религии. Иными словами, есть область Духа, есть область нашего видимого материального мира. Если говорить проще, наука занимается своими вопросами, вера занимается своими вопросами. Самое главное, что на грани этих двух миров — материального и духовного — стоит человек. Поэтому любой ученый рано или поздно, особенно если это серьезный ученый, обязательно начинает задавать себе вопрос: помимо того, что я изучаю, что-то существует или нет? Так и со мной было. Я действительно физик, я закончил Физический факультет в Иркутске. Могу сказать, что большинство людей, которые преподавали в нашем университете, были учеными высокого уровня. Они приезжали из Новосибирского академгородка, а им самим преподавали ученые с мировыми именами. Эти люди никогда ничего плохого о религии не говорили. Более того, совсем недавно я получил от нашего декана поздравление с новым назначением — это произошло после того, как меня назначили митрополитом Аргентинским и Южноамериканским. Оказывается, эти люди наблюдали за биографией своего, скажем так, не самого лучшего ученика.

Все-таки помимо ученых в советском вузе Вам преподавали и товарищи, читавшие «Научный атеизм»…

Научный атеизм, марксистско-ленинская философия, политическая экономия — все эти науки, конечно, были основаны на началах материализма. Это были самые посещаемые занятия не потому, что мы ими интересовались, а потому, что нас там пересчитывали буквально поименно. Где-то минут 15- 20 от лекции занимала проверка посещаемости. Если, не дай Бог, ты не присутствуешь хотя бы на одной лекции, могли последовать санкции: например лишение стипендии, вопрос об исключении из института. На деле каждый на таких лекциях занимался своим делом: кто-то выполнял домашние задания, кто-то читал. Мы не интересовались этими дисциплинами.

Отсутствие интереса к марксизму или даже несогласие с советской идеологией еще не означает согласие с христианством.

Да, конечно.

Как Вы все-таки пришли в Церковь?

Вы знаете, многие студенты из нашего университета интересовались чем-то большим, чем просто наука: кто-то искусством, кто-то литературой, кто-то философией. Интуитивно мы понимали, что физика не исчерпывает всего, что необходимо человеку. Поскольку единственным «высоким» учением, доступным для нас, был научный коммунизм и марксистко-ленинская философия, которую к тому же скучно преподавали. Искусственность привязки всего к тезису, что Бога нет, была слишком очевидна даже для нас, людей, которые в этом не очень разбирались. Нам ведь не давали читать Библию, давали читать выдержки из Библии с комментариями по полстраницы. Это было скучно.

Когда началась перестройка, когда появилась возможность самим знакомиться с источниками по религиозной тематике, выступления священников сразу же стали собирать огромные аудитории.

На одной из таких встреч я и присутствовал. Я узнал, что местный архиепископ выступает перед студенческой аудиторией в Фундаментальной библиотеке нашего университета. Я пришел туда, зал был переполнен, и я не смог даже войти внутрь, потому что все стояли вплотную. Из проема двери я что-то видел, что-то слышал. Когда этот человек начал говорить, я был поражен, насколько эрудированным он оказался. Нам в курсе научного атеизма внушали, что Бога нет, что люди, которые Ему служат, либо глупые, либо лжецы, которые обманывают темных бабушек, для того что бы нажиться. Здесь же я увидел впервые в своей жизни настоящего священника, услышал, что он говорит и как он говорит. Понял, что это человек колоссального ума и громадной эрудиции — он ведь совершенно свободно отвечал на все вопросы. Причем вопросы касались литературы, социологии, политики, психологии, я уже не говорю о теологии. Причем он приводил цифры, факты. Никакой «воды» не было — сплошная конкретика. Он себя прекрасно держал: не старался показать себя, он просто спокойно отвечал. Сейчас-то мы понимаем, что это настоящий христианский подход, настоящая христианская манера поведения, но тогда для меня это было открытием. Меня заинтересовал этот человек, я с ним встретился, он ответил на все мои вопросы. Я сам принял решение креститься, затем крестился. Апостол Павел совершенно правильно сказал, что сила Божья через рассматривание Его творений становится видимой. Так оно и получилось. Рассматривая Его творение, придешь к Богу.

Скажите, в какой момент Вы решили, что Ваше призвание не просто быть христианином и трудиться на каком-то светском поприще, но стать священником и идти монашеским путем, а не путем семейного священства?

Призвание к монашеству у меня было с юношеского возраста, правда, тогда я этого не осознавал. Именно к монашеству, а не к священству. Мне нравилось находиться одному, читать, размышлять. Конечно, у меня было много друзей — я был достаточно общительным человеком и, как мне кажется, до сих пор таким и остался, но уединение мне было, говоря мирским языком, более комфортно.

Вы сказали — много друзей. Разрешите уточнить, Вы говорите о друзьях или о хороших знакомых? Были ли рядом с Вами в те годы люди, которые Вам внутренне по-настоящему близки?

Скорее всего, было много хороших знакомых. Внутренне по-настоящему, по-христиански, наверное, нет. По-человечески — да, по-христиански — нет. Возможно, я тогда еще разницы не понимал. Владыка Хризостом, сейчас он на покое, а тогда был Иркутским епископом, позже Литовским митрополитом, мне дал Библию. Был конец 80-х — начало 90-х годов. Он же подарил мне книгу святителя Игнатия Брянчанинова, а затем аввы Дорофея, эти книги были тогда большой редкостью. Я открыл эти книги и вдруг понял, что это мое. Тот и другой писали в основном о монашестве. Писали для монахов и сами были монахами. Святитель Игнатий потом уже стал епископом. Какие-то глубокие струны вдруг проснулись во мне и сразу ответили на то, что я прочитал. Мне кажется, что у меня было и остается призвание к монашеству. На священство меня благословил отец Иоанн Крестьянкин, на архиерейство тоже.

Как получилось, что именно отец Иоанн стал Вашим духовником?

Господь ссудил таким образом. Он всё устроил. В монастыре я оказался, поехав с владыкой Хризостомом в Литву: в Иркутске, где я жил и учился, тогда не было монастырей. Буквально с первых минут монастырской жизни я почувствовал, что уклад монашеской жизни — это мое.

Были у Вас какие-то особые искушения в этот период?

У меня таких искушений, о которых часто пишут, не было, потому что я сразу почувствовал, что это мой путь. Это то, к чему моя душа стремилась многие годы. Я никогда не хотел уйти из монастыря. Единственный раз я захотел проявить своеволие — перейти на Валаам из нашего Ильинского монастыря, но вместо Валаама оказался уже епископом на Камчатке. Я сразу попросил владыку принять меня на послушание в монастырь: учился читать, петь, учился правилам монашеской жизни.

С отцом Иоанном (Крестьянкиным) я познакомился по совету одной монахини. Из Вильнюса, где был наш монастырь, до Пскова 12 часов езды, потом еще два часа нужно ехать до Печор. Как ни странно, батюшка меня принял в тот же день. Уже в то время было очень трудно попасть к нему на личный прием. Отвечал он всем письменно через Татьяну, свою келейницу, а вот так, чтобы лично беседовать, — очень редко. Это был удивительный старец. Мы с ним побеседовали, он меня внимательно выслушал. Каждый раз, когда я приезжал к нему, он всегда принимал меня. С тех пор я не сомневался, что именно он должен стать моим духовным отцом. Но я понимал, что не надо просить его об этом. Я как-то заикнулся на эту тему, а он говорит: «Печать в паспорте ставить не будем. Решайте сами». Я понял, что ты сам для себя выбираешь, кто твой духовный отец. Я выбрал, я решил для себя, что у этого старца буду окормляться. Я всегда, когда было нужно, обращался к нему и всегда получал ответ, или лично, или письменно.

Вы окончили Московскую семинарию, но при этом спустя годы после ее окончания, уже будучи епископом, поступили в Свято-Тихоновский университет. Для епископа поступок нетипичный. Даже не потому, что не все хотят, а просто потому, что архиерейский сан связан с очень большой административной и богослужебной нагрузкой. Кроме того, учась заочно, нужно приезжать на государственные экзамены, на защиту диплома это дополнительное время. К занятиям, к сессиям необходимо готовиться. Скажите, почему, понимая неизбежность всех этих сложностей, все-таки Вы решили, уже закончив семинарию, поступать в Свято-Тихоновский университет.

Всё вместе совпало: воля Божия, благословение старца, мое большое желание и необходимость. Прежде всего, я познакомился с институтом через отца Владимира. Уже тогда это был очень известный в Москве протоиерей. Он приехал к отцу Иоанну Крестьянкину, для того чтобы получить его благословение на создание Свято-Тихоновского университета (тогда еще института). Мы с ним жили в одной комнате, он ждал приема батюшки, как и я. Отец Владимир мне рассказал об институте, причем так рассказал, что у меня сердце загорелось. Это была первая причина. Вторая причина состояла в том, что все-таки заочное образование, которое я получил в семинарии, это не то же самое, что очное. Я чувствовал, что мне не хватает знаний. На Камчатке, где была моя первая архиерейская кафедра, в то время ПСТГУ имел возможность организовывать центр дистанционного обучения. Это значит, что не мы ездили к преподавателям в Москву, а они к нам: они приезжали читать лекции, учили нас и только потом принимали экзамены, оставляли нам задания и уезжали. Происходило это раз в два месяца. Это было очень удобно.

Была еще одна причина, по которой я сюда поступил: я по себе знаю, как важен в жизни человека пример того, кто находится рядом.

Я видел, что не все наши священники на Камчатке хотели учиться. Не все понимали необходимость учебы. Их рукоположили в начале перестройки или даже в доперестроечное время: они окормляли своих бабушек, им казалось, что этого достаточно. Не все понимали, что необходимо выходить за пределы церкви, нужно работать с людьми светскими, говорить с ними языком культуры. Нужно идти в школы, работать в интернет-пространстве. Некоторые даже считали, что интернет — орудие сатаны. Сейчас таких гораздо меньше, тем более что значительное число священников имеют свои страницы: если мы это пространство не освоим, у нас нет будущего, потому что там находится большинство людей. Я понимал, что нашим хорошим, самоотверженным священникам, которые трудились в очень трудных экономических и социальных условиях, нужен был пример архиерея, который не только говорит, что надо учиться, но еще и сам учится. И я учился вместе с ними. Когда кто-то из священников говорил: «Вы знаете, владыка, невозможно!» Я отвечал: «Я тружусь не меньше Вас, однако не ропщу. Как я учусь, Вы сами можете видеть: мы вместе бываем на лекциях и сдаем экзамены». Мне легче было потому, что я имел навык получения высшего образования и благодаря этому навык самостоятельной работы с литературой. Некоторые же священники имели за плечами только школу. В перерывах между приездами преподавателей я собирал наших священников, мы вместе выполняли задания, читали учебники — приобретали знания. Вместе нам было легче и интереснее.

Традиционная форма получения богословского образования в нашей Церкви — это семинария. Наш университет — нечто новое для России. Я не ставлю под сомнение необходимость существования Исторического или Педагогического факультетов ПСТГУ, но Богословский факультет, который раньше назывался Богословско-Пастырским и готовил прежде всего священнослужителей, зачем он нужен, если есть семинарии? Да, он помог многим священникам, не имевшим богословского образования, получить его в 90-е годы, но зачем он нужен сейчас?

Есть университет, а есть Педагогический институт. В университете есть Медицинский факультет, а есть Медицинский институт. Есть университет, а есть Институт иностранных языков… Семинария — это учебное заведение, которое готовит именно священников. Да, там большой курс наук, там выстроен процесс воспитания, особенно для ребят, которые учатся очно. Но все-таки это процесс подготовки именно священнослужителей. Это очень непростой процесс. У нас до сих пор в Церкви идет дискуссия, чему отдавать приоритет в этой подготовке. Моя диссертация по психологии была посвящена тому, чтобы понять, каким должен быть священник по выходе из семинарии, кого мы должны готовить. Есть ли такие факторы, на которые во время воспитания священника мы должны обратить особое внимание. Я взялся за эту тему, потому что данный вопрос встал передо мной во весь рост, когда я был ректором Хабаровской духовной семинарии. Ваш университет — это учебное заведение гораздо более широкого профиля. Здесь очень много факультетов, которые готовят специалистов другого профиля: иконописцев, регентов и многих других. Поэтому задачи у семинарии и у университета разные. С другой стороны, мне кажется, что существование в нашей Церкви двух направлений подготовки священников сейчас вполне оправдан: семинарии, прежде всего, сильны своей традицией. Здесь тоже ориентируются на традицию, но при подготовке священника уделяется очень большое внимание новым дисциплинам, которые могут понадобиться священнику. Мне кажется, что и семинария, и Богословский институт необходимы и важны. Каждый из них реализует свою традицию, и обе имеют право на существование.

Со стороны епископата может не быть желания принимать к себе в епархию клириков, которые вышли из учебного заведения нового типа…

Мне кажется, такие опасения могут быть оправданны, и ваша задача — разобраться в этих опасениях, дать на них аргументированные ответы. У меня таких опасений не было, потому что я учился в нашем университете. Я могу представить себе архиерея, у которого может появиться вопрос, а зачем такой «модернистский» институт нужен. На мой взгляд, следует объяснять, что никакого модернизма здесь нет. Священнослужители, которые получают здесь образование, могут служить столь же достойно и ревностно, как священники, которые закончили семинарию. Например, 10% священнослужителей Московской областной епархии закончили ПСТГУ.

Я могу сказать о священнослужителях — выпускниках ПСТГУ на Камчатке — это достойные священники.

И это не только мое мнение, но моего преемника на этой кафедре, хотя сам он ПСТГУ не оканчивал.

У Богословского факультета ПСТГУ две задачи: одна — подготовка пастырей, другая — помочь мирянам получить богословское образование. Средневековая европейская традиция предполагала, что мирянам вообще не может быть позволено заниматься богословием. В нашей Церкви тоже есть священнослужители, которые с опасением относятся к тому, что мирянину, человеку, изначально не собирающемуся принимать сан, предлагается полный курс богословских дисциплин. Как Вы относитесь к той точке зрения, согласно которой богословское образование должно быть приоритетом исключительно духовенства?

Я не встречал священников, которые бы разделяли такую точку зрения. Священноначалие: Архиерейский собор, Синод, Святейший Патриарх постоянно говорит о том, как Церкви необходимо трудиться в современном обществе и отвечать на вызовы современности. Мы должны трудиться в системе образования, пенитенциарных заведениях, должны идти в армию, работать на телевидении, работать в интернет-пространстве. Есть огромное число направлений в молодежной среде, среди спортсменов и так далее. Каждое такое направление требует широкого разнообразного образования, поэтому Церковь будет обречена на неудачу, если люди, которые занимаются всеми этими направлениями, будут плохо подготовлены. ПСТГУ дает им возможность получить такую подготовку. Священнослужители при всем желании такой огромный объем работы охватить не смогут. У священника есть свой приход, но еще есть семья, которой тоже нужно уделять внимание. Поэтому священнику нужны очень хорошие, подготовленные помощники. Неслучайно Синодальные отделы готовят документы, которые регламентируют подготовку и деятельность мирян в различных сферах церковного служения: катехизаторов, миссионеров, специалистов по работе с молодежью. Может вызывать опасение ситуация, когда человек, получивший богословское образование, вместо того чтобы помогать священнику, пытается выполнять функции священника. Я встречал высокообразованных людей, которые открыто ставили себя на приходе выше священника. Правильно будет, если вузы, которые дают мирянам хорошую богословскую подготовку, одновременно будут воспитывать в них понимание того, что они не руководители приходов, а помощники священника, они ему не замена.

Вы сами начали разговор о том, что священнослужитель — это профессия, связанная с психологией. Вы кандидат психологических наук и знаете, что на Западе часто психоаналитик или психолог — это альтернатива священнику. Кроме того, довольно большое количество школ в психологии исторически развивались и сейчас продолжают развиваться на совершенно нехристианском мировоззренческом базисе. Каково вообще место психологии в Церкви, в частности в пастырском служении? Может ли священнослужитель в своей пастырской практике использовать знание психологии и применять какие-то методы из этой области, или это принципиально разные сферы, и христианский взгляд на человека несовместим со взглядом, характерным для светской психологии?

Я бы сказал так: есть области науки, которые по большому счету с людьми никак не соприкасаются, например естественные науки — физика, химия, математика. А есть такие области науки, которые касаются непосредственно человека, например психиатрия или психология. Вот здесь мы обречены сотрудничать друг с другом. И священнослужители, и психологи соприкасаются с таким таинством, которое называется человек. Действительно, есть много трудностей при взаимодействии Церкви и психологической науки. Эти трудности заключаются, прежде всего, в непонимании со стороны психологии тех границ, которые она не должна переступать. Нужно понимать, что эти науки должны заниматься только той частью человеческого существа, которая связана непосредственно с его земным существованием: память, речь, мышление, может быть, некоторые высшие функции. Очень важно направление, изучающее психические отклонения и болезни человека, пограничные состояния.

Первое, на что следовало бы священникам обратить внимание, — знания о психических, психопатологических и невропатологических состояниях человека.

Эти знания нужны священникам не для того, чтобы их лечить, а для того, чтобы их распознавать. Мы знаем прекрасно, что ошибка духовника Гоголя привела к печальным результатам: человек страдал глубоким невротическим расстройством, духовник же, вместо того чтобы поддержать его, благословил ему еще с большим усердием нести покаянный подвиг, что привело к печальным последствиям. При этом нужно ясно и четко понимать — у психологии есть свои границы в изучении человека. Не нужно смешивать психическое и духовное. При всем своем современном развитии психология не может изучать духовную составляющую человека. У нее нет таких методов, нет возможностей. Это может только священнослужитель — тот, кто живет в Церкви, живет Церковью, имеет опыт священнослужения.

Фото: Михаил Дмитрук

Есть одно поле для сотрудничества: человеку, который поступает учиться в семинарию и будет потом священнослужителем, хорошо бы иметь абсолютное психическое здоровье, а ведь это не всегда так. Если педагоги, которые здесь или в семинарии готовят будущих священнослужителей, не обратят внимания на отклонения в этой сфере, не определят неврозы, которые есть у этого молодого человека, не помогут справиться с ними, преодолеть их, то такой человек пойдет священником на приход, и эти его проблемы безусловно повлияют и на его паству, и на его семью. Так что священнику нужно иметь базовые знания психологии и психопатологии. Только это должны быть знания из областей, не связанных с псевдонаукой, такой как фрейдизм, наука, построенная на ложных посылах. Она вся зиждится на антихристианских постулатах. Существуют другие направления в психиатрии — экзистенциализм, например. Многие ученые сейчас трудятся на базе христианской, в том числе и православной религии. Священник должен уметь распознавать психопатологические и невропатологические состояния. Но брать на себя функции психиатра и психолога я бы ему не советовал. Нужно готовить хороших православных психологов. Сотрудничество таких психологов со священником — это путь решения вопросов чисто психологического порядка. Я знаю, что в Москве есть, и у нас в Хабаровске тоже были такие приходы, где одновременно трудились священник и православный психолог. Такое сотрудничество действительно давало хороший результат.

Интервью брали: Иван Бакулин, Филипп Угланов