Отец Дмитрий, Вы в Церкви с детства?

Смотря что считать детством. Я воцерковился, когда мне было 13 лет. Это было совершенно самостоятельное решение, потому что моя семья была не очень религиозной: я был крещен в детстве верующей бабушкой. Мои родители приняли крещение самостоятельно во взрослом возрасте, но в семье не было разговоров о вере, поэтому моя встреча с Богом произошла независимо от родителей.

Родители были крещены во взрослом возрасте. Почему? Это было их решение?

Да, это было их решение, мама поехала ради этого в Грузию. В те годы было небезопасно принимать крещение в родном городе. С тех пор у нас дома появились иконы. Когда я спрашивал маму, зачем у нас иконы, она не отвечала на такие вопросы. Она была совершенно нецерковным человеком. Для нее это тоже был личный поиск.

А что произошло в 13 лет?

В 13 лет мы с классом на каникулах поехали в Смоленск. И в Смоленске помимо различных экскурсий было посещение кафедрального собора. Когда у нас была экскурсия по собору, мы подошли к иконе Одигитрия Смоленская, и в одну секунду моя жизнь совершенно перевернулась: я посмотрел на эту икону и понял, что все, происходящее по ту сторону — самая настоящая правда. Все оставшиеся дни мои одноклассники продолжали ходить на экскурсии, а я бегал в церковь и просто вставал перед этой иконой. Когда я вернулся, я сказал маме, что хотел бы сходить в храм в нашем городе. Приезжаю в церковь и первое, что вижу — это Смоленская икона Божией Матери, только малый список. И все — моя жизнь изменилась.

Какие у Вас тогда были планы после окончания школы?

Во время одного из разговоров на эту тему мама спросила, стану ли я священником, я ответил: «Ну что за глупости, мне просто интересно». Я хотел быть журналистом или филологом, готовился к поступлению на филологический факультет. Но к моменту окончания школы, когда моя жизнь была уже всецело связана с Церковью, я понял, что нужно сделать выбор — становиться священником или пойти по светскому пути. Мне было страшновато, и я решил подождать год, чтобы быть уверенным в своем решении. Я послушался совета мамы, которая говорила, что лучше хотя бы год проучиться на филологическом, и подал туда документы. Я понимал, что поступлю, но это совершенно не мое. Я приходил в храм и помогал там в течение года, а когда год прошел, я утвердился в решении стать священником. В этот момент один из моих знакомых рассказал мне о существовании Свято-Тихоновского Института, и я решил учиться там. Это был преподаватель ПСТГУ, ныне покойный — Игорь Михайлович Гусев.

Как Вы попали в алтарь?

В алтарь я попал, когда произошел мой внутренний переворот. Я практически каждый день после школы приходил в храм и просто стоял там. Однажды священник из алтаря вышел и спросил меня, крещеный ли я, на что я ответил: «Да». Затем он спросил меня, хочу ли я помогать ему, и я также ответил: «Да, очень хочу». Придя домой, я всю ночь учил «Отче наш», думая, что утром в храме мне устроят «экзамен». Естественно, когда я пришел на следующий день, никакого экзамена не было. С тех пор каждый день моя жизнь неразрывно связана с алтарем, о чем я никогда не пожалел.

Какой это был год?

Это был 1989 год. А в Свято-Тихоновский я поступил в 1994 году, через год после окончания школы. Я поступал на заочное отделение. Жалею, что в моей жизни не было какой-то полноценной учебы, с сидением за партой, посещением лекций. Все это было без полного погружения в учебный процесс, так как необходимо было работать. Поэтому я завидовал студентам, которые имели возможность всецело посвятить себя учебе.

Скажите, а где Вы работали в годы учебы?

Где я только ни работал: мыл полы и окна, продавал книги, был гувернером, в храме помогал. Жил я тогда сначала в Москве, а в последние годы учебы меня пригласили преподавать в Нижний Новгород. Я проработал два года в духовном училище. Потом я трудился в Екатерининском храме — подворье Американской Православной Церкви в Москве.

Вы шли учиться в Свято-Тихоновский с мыслью о принятии сана или это решение созрело позже?

Конечно, я с момента воцерковления хотел стать священником. Потом в какой-то момент мне захотелось чего-то еще, помимо священнослужения: я думал о преподавании. Именно поэтому меня прельщал Свято-Тихоновский. Уже учась там, я думал о каких-то других возможностях служить в Церкви, не связанных с пастырским служением. С одной стороны, мысль о священстве меня притягивала, а с другой — страшила. Однако по-настоящему ничего другого я в жизни не хотел.

Тогдашние студенты Свято-Тихоновского жаловались, что на очном отделении была очень высокая нагрузка и учиться было тяжело. А что скажете Вы насчет учебы на заочном отделении?

Для меня было очень важно, что университет давал серьезную базу, в остальном же необходимо было заниматься самообразованием. И это было очень интересно для меня, но в то же время нелегко. С языками было сложнее всего, меня они тогда особо не интересовали. Однако в последующие годы мне все-таки пришлось их выучить. Сам я достаточно ленивый человек, и мне нужно либо полное погружение в учебный процесс, либо личный интерес.

Вы думали о монашестве?

Все свое церковное детство я помышлял о монашестве. Так случилось, что в Церкви я был воспитан среди монахов. После окончания Свято-Тихоновского института я был направлен от ОВЦС на учебу, а затем и работу в Бельгию. Там я жил одиноко и у меня не было ни времени, ни вариантов для личной жизни. Однажды владыка Иларион спросил меня, планирую ли я жениться. Я рассказал ему, что думаю о выборе между монашеством и женитьбой. Он на это ответил мне, что раз я не уверен в выборе, то должен только жениться. Монахом должен становиться тот, кто больше ни о чем другом не помышляет. Как-то так все случилось, что совсем скоро я встретил свою будущую жену.

Были ли у Вас собственные планы после окончания Свято-Тихоновского, или же Вам сделали предложение об аспирантуре, а потом и об учебе за рубежом?

Нет, я никогда не строил таких планов. Были силы и желание служить Церкви, но не всегда было понятно, как это реализовать и где себя проявить. Так получилось, что в какой-то момент я написал письмо Нижегородскому митрополиту Николаю, и он мне ответил. Потом мне неожиданно позвонил владыка Кирилл, нынешний митрополит Ставропольский, а ту пору ректор Нижегородской духовной семинарии, и предложил приехать в Нижний Новгород. Мне предложили на выбор преподавать в семинарии, в женском училище или в смешанном духовном училище. Я выбрал смешанное училище, где преподавал две дисциплины, одной из которых было догматическое богословие (мой самый нелюбимый предмет в годы учебы), и по случаю заменял своих коллег по другим предметам, за исключением церковного пения.

Вы упомянули митрополита Илариона (Алфеева). Как вы с ним познакомились?

В какой-то момент мне попал в руки журнал «Церковь и время», издававшийся в ОВЦС с материалом, посвященным митрополиту Никодиму (Ротову). Статья о нем произвела на меня впечатление. Я решил написать редактору журнала о том, что мне понравилась статья. Это письмо прочитал тогда еще иеромонах Иларион. Он позвонил мне и пригласил на встречу. Тогда я уже был на последнем курсе Свято-Тихоновского университета. Я приехал, очень долго ждал в коридоре. Потом он вышел, спросил: «Вы Дима?» и пригласил зайти. Он спросил меня, не хочу ли я вернуться в Москву. Я согласился, доработал до конца учебный год в училище и вернулся в столицу, где стал помогать отцу Илариону. Спустя несколько лет он сказал, что мне нужно учить язык, причем предложил учить французский язык в Бельгии. На все мои вопросы он отвечал: «Так надо». Конечно, я не хотел никуда ехать, но принял это за послушание. Я проучился в Бельгии чуть больше года, и после возвращения понял, зачем это было нужно: в это время Русская Церковь готовилась открывать представительство при Европейском Союзе, и моя учеба в Бельгии была неким заделом для дальнейшей работы там. В скором времени владыку Илариона назначили главой этого представительства, и я снова поехал туда, но теперь уже в качестве сотрудника. Проработал я там почти восемь лет.

Приезд в Москву к отцу Илариону Вы назвали возвращением. Это значит, что тогда Вы уже воспринимали столицу как свой дом?

Да.

Опыт жизни и учебы за границей, которого Вы изначально не хотели, что Вы скажете об этом опыте сейчас, спустя годы?

Любой опыт очень ценен, и плохой, и хороший.

А что было хорошего и что плохого?

Если говорить про самые счастливые годы моей жизни в плане самореализации, то это были два года преподавания в Нижегородском духовном училище. Тогда я был молодым и получал удовольствие от преподавания. Ректор (протоиерей Геннадий Колоколов, которого я вспоминаю с большой любовью и благодарностью за его ангельское ко мне терпение) мне дал карт-бланш и я был достаточно самостоятелен. И главное — я видел реальные плоды своей работы.

Что касается жизни за границей, то после общения с западными христианами мне открылся совершенно новый мир: я понял, что православие не заканчивается за стенами Троице-Сергиевой лавры. Я прожил много лет в бенедиктинском монастыре, будучи православным. И братьям католикам я обязан очень многим: они меня содержали, оплачивали мою учебу. Общение с ними мне тоже много дало. В принципе, жизнь за границей — совершенно другая сторона церковной жизни, она тоже потом мне много дала.

А что было трудным?

Я чувствовал одиночество, имел узкий круг общения и скучал по дому. Через год владыку Илариона перевели в Австрию, и я остался жить и работать один.

В чем заключалась эта дипломатическая работа?

Нужно было высказывать позицию Русской Православной Церкви по отдельным вопросам, входящим в повестку дня ЕС, которые имеют религиозное измерение. РПЦ в Европе представлена довольно существенно, и для европейских институтов важно знать мнение религиозных общин по актуальным темам. Для этого существуют представительства различных христианских церквей при Европейском Союзе. При обсуждении какого-то законопроекта происходит диалог с религиозными организациями, которые высказывают свое мнение, и законодательство формируется с учетом позиции гражданского общества, частью которого является Церковь. В общем, это довольно сложная и ответственная работа.

Работа связана с документами?

В том числе и с ними: с аналитикой документов, аналитикой законодательства. Также происходят постоянные встречи, переговоры с представителями других Православных Церквей, диалог с другими христианскими конфессиями. В начале я этим тяготился, но через какое-то время втянулся. Вообще, все радикальные перемены в моей жизни происходили обыкновенно вопреки моему желанию, однако всякий раз в итоге я понимал, что все оборачивается к лучшему.

Когда в итоге Вы приняли священный сан?

Когда я окончательно утвердился в своем желании быть священником, был разговор с владыкой Иларионом. Вскоре после женитьбы я был рукоположен в священный сан, это было в 2013 году.

Вы жили в бенедиктинском монастыре: возникает вопрос о допустимости молитвенного общения с инославными. Как Вы для себя решали этот вопрос?

Что касается совместной «бытовой» молитвы — я не вижу в этом проблемы. Я, например, молился со всеми перед трапезой. Кстати, жизнь в инославной среде, в католической общине, очень сильно мне помогла открыть для себя новые стороны православного богослужения. Видя отличия их традиции от нашей, начинаешь глубже вдумываться в свою собственную богослужебную традицию. Кстати, богослужение во многих православных приходах за рубежом лишено привычной нам пышности, здесь ты начинаешь еще больше ценить внутреннее содержание богослужения.

Есть ли та грань в общении с инославными, которую православному пересекать нельзя?

Эта грань в евхаристическом общении. Кстати, католики с уважением относились к моей православной традиции и не стремились меня принудить причащаться с ними. Для всех нас наша разделенность — это общая боль, но это разделение нельзя преодолеть простым внешним способом.

Некоторые записывают Вас в число модернистов. Вам припоминают рассуждения о существующей практике православных постов...

Я действительно говорил об этом. Я считаю, что современная сложившая практика постов для мирян нуждается в обсуждении. Произошло так, что монашеский устав стал декларируемой нормой жизни для мирян.

То есть Вы считаете ненормальной ситуацию, когда есть узаконенный монашеский устав, но нет узаконенного приходского устава?

Конечно. Посмотрите на богослужебный устав: он тоже является уставом монастырским. Естественно, что в приходах он не исполняется всецело, да и в монастырях тоже. Мы все служим с сокращениями, как в приходах, так и в монастырях. Что касается практики православных постов, то очевидно, что предписанные Типиконом ограничения в пище или в супружеской жизни совершенно неисполнимы для большей части наших прихожан. В итоге происходит нарушение поста, которое входит в привычку, более не воспринимается человеком как грех, как ненормальность. Или же напротив, переживая такие постоянные нарушения постовой дисциплины как тяжкий грех, человек впадает в уныние. Обе крайности пагубны для духовной жизни. Я не могу дать каких-то универсальных рекомендаций по этому вопросу. Полагаю, что вопросы постовой дисциплины нужно решать индивидуально, в зависимости от того, какую меру воздержания конкретный человек может понести.

В служении священника есть негативные аспекты?

Служение священника — постоянное служение Богу и людям. На самом деле я очень устаю, но в то же время и силы я черпаю в этом же служении. Бывает, очень тяжело общаться, например, с человеком, который пережил смерть близкого. Порой даже хочется избежать такого постоянного вовлечения в человеческое горе, когда ты сам чувствуешь свою абсолютную беспомощность, но должен прожить это горе вместе с людьми.

Зачем, с Вашей точки зрения, Русской Православной Церкви нужен Свято-Тихоновский университет?

Я благодарен ПСТГУ за образование и за многие моменты своей жизни. Я считаю, что уровень образования в Свято-Тихоновском университете несопоставим (к сожалению) с уровнем образования любой нашей семинарии. Он превосходит уровень и семинарий, и большинства академий. И это огромное достоинство университета — синтез духовного и светского образования. Это уникальное явление, которое нужно всецело поддерживать. Оно приносит огромную пользу.

Спасибо за добрые слова, отец Дмитрий.